«Время, назад!» и другие невероятные рассказы - Генри Каттнер

Доусон, что я заглянула в кабинет! Вы так увлеклись чтением…

— Угу, — сказал Доусон. — Вообще ничего не заметил. Надо сказать мистеру Каррутерсу, чтобы не бросал окурки в корзину для бумаг.

Но вместо этого он позвонил Хендриксу. Психиатр согласился принять его через час. Доусон скоротал время за кроссвордом, а ровно в десять поднялся в кабинет бывшего однокашника и разделся до трусов. Хендрикс прослушал его стетоскопом, измерил давление и произвел какие-то манипуляции с другими полезными приборами.

— Ну?

— Ты в полном порядке.

— Другими словами, в здоровом теле чокнутый дух?

— Ну-ка, выкладывай, что случилось, — потребовал Хендрикс.

— Что-то вроде эпилептического припадка, — объяснил Доусон. — Предсказать эти приступы невозможно. Пока что они мимолетные, но после них остается чувство нереальности окружающего мира. Я прекрасно знал, что в корзине начинается пожар, но для меня он был ненастоящим.

— Бывает, галлюцинация проходит не сразу и переориентация на реальность занимает некоторое время.

— Ну да, конечно. — Доусон задумчиво погрыз ноготь. — Но что, если Каррутерс решил бы выпрыгнуть из окна? Я даже не попытался бы ему помешать. Проклятье! Я и сам шагнул бы с крыши — в полной уверенности, что мне ничего не будет! Ведь наш мир — это сон!

— Скажи, сейчас ты спишь?

— Нет, — ответил Доусон. — Сейчас я, конечно, не сплю. Но во время этих приступов и после них…

— Тот твердый предмет под ладонью… Ты его чувствовал?

— Да. И запах. И кое-что еще.

— Что именно?

— Не знаю.

— Сдвинь этот предмет с места. Проще говоря, мы имеем дело с компульсивным побуждением. И ни о чем не волнуйся.

— Даже если шагну с крыши?

— На крышу пока не забирайся, — посоветовал Хендрикс. — Узнай, что стоит за этим символом. Тогда исцелишься.

— А если нет, у меня разовьются побочные делюзии?

— Как вижу, ты заглядывал в справочники. Погоди. Допустим, ты считаешь себя богатейшим человеком на свете, но в кармане у тебя ни гроша. Как объяснить это с рациональной точки зрения?

— Не знаю, — ответил Доусон. — Может, я большой оригинал.

— Нет! — Хендрикс помотал головой столь энергично, что его пухлые щеки затряслись, будто студень. — Если посудить логически, у тебя разовьется побочная делюзия: дескать, ты стал жертвой предумышленного ограбления. Понял? Не приписывай пыльному оконцу ложный смысл, не думай, что из оконной рамы вот-вот выскочит карлик со стеклом под мышкой и заявит, что к тебе появились претензии у профсоюза стекольщиков. Просто найди в этом символе реальное значение. И напоминаю: попробуй сдвинуть предмет, на котором лежит твоя ладонь. Не стоит ждать, пока он сдвинется сам собой.

— Ну ладно, — согласился Доусон, — попробую. Если смогу.

Той ночью ему приснился относительно заурядный сон. Знакомая галлюцинация не напомнила о себе. Вместо этого Доусон обнаружил, что стоит на эшафоте с петлей на шее, а Хендрикс бежит к нему с бумажным свитком, прихваченным голубой тесьмой.

— Тебя помиловали! — кричал психиатр. — Вот приказ за подписью губернатора! — Он сунул свиток в руку Доусона. — Развяжи ленточку!

Доусон не хотел разворачивать свиток, но Хендрикс настаивал. Пришлось сделать как было велено, и в тот же миг Доусон обнаружил, что тесьма привязана к длинному шнуру, змеей уползавшему под эшафот. Щелкнула задвижка, под ногами дрогнул люк, и Доусон понял, что падает: потянув за ленточку, он привел свой приговор в исполнение.

Проснулся весь в поту. В комнате было темно и тихо. Доусон выругался под нос, встал и принял холодный душ. Кошмары не снились ему уже много лет.

После этого он дважды беседовал с Хендриксом, и тот каждый раз копал все глубже, но лейтмотив его советов оставался прежним: распознай символ и не забудь сдвинуть с места твердый предмет.

На третий день, когда Доусон сидел в приемной у Хендрикса, на него навалилась знакомая свинцовая, тошнотворная инертность. В отчаянии он пробовал сфокусировать взгляд на зданиях за окном, но бороться с приливом было невозможно. Из глубин памяти выплыли слова Хендрикса, и Доусон, чувствуя под ладонью холодный, твердый предмет, шевельнул рукой, хотя это стоило ему неимоверных усилий.

Влево, подсказал внутренний голос. Влево.

Преодолев летаргию, удушье, пыль и отчаяние, Доусон собрал волю в кулак, отправил приказ онемевшим пальцам, и те послушались. Неподатливый предмет щелкнул, встал на место и… и…

Он вспомнил.

Последнее, что случилось до…

До чего?

…Жизненно важно, — говорил кто-то. — С каждым годом нас становится все меньше. Надо уберечь тебя от этой чумы.

Безволосый череп покрылся испариной, и Карестли стер ее восьмипалой ладонью, после чего продолжил:

— Судя по анализам, Доусао, тебе требуется лечение.

— Но я никогда…

— Поверь, ты ничего не заметил бы. Такие отклонения невозможно выявить без соответствующих приборов. Но факт остается фактом: без процедуры тебе не обойтись.

— Но мне некогда! — возразил Доусао. — Я только-только занялся формулами упрощения… Как долго мне лежать в этом вашем воркиле?

— Полгода, — ответил Карестли. — Ровно столько, сколько надо.

— Фарр лег в него месяц назад…

— Потому что у него не было выбора.

Доусао уставился в стену, отдал мысленную команду, и тусклая панель сперва просветлела, а затем стала прозрачной и за ней появился город.

— Ты молод, — сказал Карестли, — и еще никогда не бывал в воркиле. В этой целительной, стимулирующей, необходимой процедуре нет ничего страшного.

— Но я нормально себя чувствую!

— Приборы не лгут. Нельзя полагаться на субъективное восприятие. Не спорь со мной, Доусао. Я намного старше тебя и побывал в воркиле уже двенадцать раз.

— Да ну?! — изумился Доусао. — И где именно?

— Всякий раз в новой эпохе, наиболее подходящей для моих отклонений. В Бразилии конца девятнадцатого века, в Лондоне во время Реставрации Стюартов, во втором периоде империи Хань, и везде было чем заняться. К примеру, в Бразилии я десять лет налаживал импорт каучука.

— Каучука?

— Это такое вещество, — улыбнулся Карестли. — В свое время оно было очень востребованным. Я трудился не покладая рук. Превосходная терапия. Давным-давно считалось, что целебные свойства присущи лишь созданию видимых и осязаемых произведений искусства — я говорю о живописи и скульптуре, — но у наших предков было весьма ограниченное сознание, поэтому сегодня мы делаем ставку на эмоциональную и трудовую терапию.

— Страшно подумать, что я окажусь в теле, ограниченном лишь пятью чувствами, — сказал Доусао.

— Благодаря искусственной мнемонике ты забудешь о своем нынешнем организме. Жизненная сила получит в распоряжение новое тело, созданное в специально выбранной для тебя эпохе — с полным комплектом поддельных воспоминаний о соответствующем периоде. По всей вероятности, процедура начнется в раннем детстве, а благодаря темпоральной компрессии ты проживешь там лет тридцать-сорок, хотя на самом деле пройдет всего полгода.

— Все равно мне это